Пузыри

Скрип старых поржавевших качелей довольно-таки хорошо вписывался в этот солнечный день. Хорошо вписывался скрип, качели, но не тот, кто на них сидел. В десяти метрах от него бегала целая компания маленьких ребят, а он раскачивался на качелях, дымя сигаретой.

Солнце пекло спину, а те, кому не повезло оказать к нему лицом - прижимали ладошки ко лбу и улыбались весеннему ветру, который поднимал небольшие клубы песка из песочницы, сдувая его на асфальт, скамейки, для наверняка любящих мам, бабушек и дедушек. День был определенно прекрасен, что было отлично видно по смеху детей, которые гонялись за воздушными пузырями, выдуваемыми девочкой, лет десяти, сидящей на металлической горке, с которой никто в этот день не скатывался из-за небольшой лужи в самом конце спуска. Свесив ноги, она оборачивала лицо навстречу солнечным лучам и с закрытыми глазами раз за разом дула в розовую формочку. И из раза в раз у нее получался то один очень большой, то тучка маленьких пузырей. А дети гурьбой гонялись за ними, наталкиваясь и опрокидывая друг друга, хохоча в голос на потеху той девочки, что болтала ногами на горке. Сидящие на скамейках взрослые, с опаской поглядывали на все этой действо, явно опасаясь за лишние синяки и ссадины чад.

А он все сидел и дымил своей сигаретой, покачивая ногами в такт скрипу старых качелей. "Бегать за пузырями. Почему их так хочется взять и лопнуть? Неужели первая реакция на то прекрасное, что мы встречаем в жизни - желание уничтожить? Не смотреть, как переливается всеми цветами радуги пленка пузыря под солнечным светом, не наблюдать за его траекторией, подвластной одному лишь ветру, а именно догнать и схватить в руку? Зная, что нет ни одного шанса удержать пузырь в руках, не лопнув его. Сознательно руша красоту, такую мимолетную, но от этого не становящуюся менее прекрасной. И неужели так везде? Разве в нас изначально заложено стремление все красивое забрать себе, даже если это будет губительно для него? Наплевать на моральную сторону вопроса и набрать больше всех конфет от жадности? Не хотелось бы в это верить. Но ведь чем больше об этому думаешь, тем яснее становится непогрешимость суждения"

Докурив сигарету, он щелчком пальцев отправил её в кусты около площадки и посмотрел вокруг. Со вчерашнего дня мало что изменилось. Солнце грело чуть теплее, ветер дул не так стремительно а люди улыбались шире, чем обычно. И все же, что-то было не так, как вчера. Возможно, из-за этих мыльных пузырей и скользких мыслей.

"Что-то я раскис" - пробубнил он себе под нос: "Так что еще пара-тройка сигарет не помешает" - и затянулся второй сигаретой.

Спираль

Из открытого окна доносились звуки шумного города. Оттуда же веяло запахом жареного мяса. Видимо, из небольшого кафе через дорогу, где по обыкновению в это время года готовили шашлык. Он лежал на полу, закрыв глаза и старался посчитать сколько машин уже проехало под его окнами, ориентируясь по гулу, который они издавали, когда на большой скорости проносились мимо.  Кожа была покрыта мурашками, хоть на улице и было тепло, но пол был довольно-таки холодный, чтобы лежать на нем в короткой футболке, в красных шортах, которые он последний раз одевал много лет назад, так что сейчас они довольно-таки забавно смотрелись, скорее, как боксерские трусы или что-то в этом роде.

Рядом с ним лежали наушники и плеер. Время встало на паузу. "Странно как-то, из года в год случаются одинаковые вещи. Зима сменяется весной, снег превращается лужи, а они, под светом солнца - в облака, которые потом оседают на улицы дождем.  Неужели все в очередной раз повториться вновь? Как по сценарию, разве что только в новый раз можно импровизировать и сменять действующих лиц. Неужели, это не любовь?"

Мыслями он все дальше и дальше уходил в себя, совсем забыв про налитый чай, оставленный вот уже как четверть часа на столе. Как и год назад, как два года назад, он лежал на полу с закрытыми глазами и был уверен, что время движется по кругу. Но как оно могло быть замкнутым, когда с каждым годом книжки на полке менялись, как и музыка в наушниках? Все постепенно обретало другие формы. Пусть суть не всегда меняется, но ведь, как многие умные говорят, дело в деталях.

Вспоминал он, как и три года назад сидел часами на улице перед домом той, которую любил всем сердцем, только лишь ради того, чтобы увидеть как она поправляет волосы, сидя за столом и готовясь к следующему дню. А еще, как два года назад он вспоминал то же самое в поездке на другой конец города к той, кого, казалось бы, любил всем сердцем.

Искренность не всегда является гарантом правды. Как и правда не всегда искренна. Ошибаясь каждый раз, он ловил себя на мысли, что все повторится вновь и вновь, как и годы до этого, как и задолго до его рождения, как и многие годы после его смерти. Ведь время идет по кругу.
Откуда же ему было знать что время - спираль, каждый виток которой - это всегда что-то новое. Каждый виток которой - возможность вырваться вне. Откуда ему было знать, если он уже который год к ряду лежал в первый день весны на полу с закрытыми глазами?

Разница

Все не его. Да какая теперь разница. А разница есть. Не может не быть разницы, когда каждый вечер ловишь себя на мысли, что живешь чужой жизнью. Да, собранной как мозаика, красивой и завораживающей, но все равно состоящей из паззлов, которая при ближайшем рассмотрении перестает быть цельным рисунком. Распадается на мириады клеточек, каждая из которых - кусочек чужой жизни.

От дыма першит в горле. Пожалуй, единственное то, что он может назвать своим. Горечь табака во рту и уверенность в том, что он сам выбрал эту судьбу, хотя бы в такой, казалось бы, мелочи. А ведь если покопаться глубже, то и это он своровал. Стащил у неизвестного поэта своей жизни, который так и остался не названным в его пьесе. Даже пьеске - дешевой, насквозь вторичной, как колбаса из хрящей и вторсырья. Как репродукция римейка, причем сфотографированная на мобильный телефон и выложенная в интернет в худшем качестве. Хотя и это не отразит самой малой части его посредственности.

Это все равно, что смотреть на политическую карту Европы, которая словно старое-старое одеяло, сплошь усеянное разноцветными заплатками. Только вот там каждый цвет - самодостаточен, в отличие от его кусочков, которые сами по себе являются ничем. Уже нет никакой разницы, лишь только капелька слез хочет упасть с его щеки. И самое противное, что и это - кусочек мозаики, который он может убрать, тут же остановив все его захлестнувшие эмоции.

Музыка. Звуки барабанов, гитары, пронзительный вокал. И все это - лишь отголосок прошлого, из которого он это почерпнул. Никаких своих интересов. Лишь тени значимых людей, лишь обрывки великолепных фраз, лишь очерки гениальных мыслей.

Ему до безумия хотелось иметь что-то свое. Как бы глупо не было, но хотя бы малость по-настоящему личного, того, чего нет ни у кого. И очередная слеза стекает по мокрой щеке, в то время как легкие разрываются от безграничного количества дыма, а вместе с ним и смол, оседающих в его уже практически черных изнутри легких. Да какая теперь разница, когда под вечер выходного дня из более, чем ста телефонов некого набрать.

Счетчик

На кафельном полу коридора, который простирался далеко-далеко, сидел наш герой. Но ведь не совсем на кафельном полу, но на сумке. Бедная-бедная сумка, что год за годом переносила все тяготы обязательств быть его вещью: бесконечные таскания по самым неожиданным местам города, какие-то пятна, которые он совсем не спешил чистить, постоянное валяние на неимоверно грязных поверхностях. Но сумке же было все равно, ведь она - всего лишь сумка. А его совсем не волновало, что он вот уже больше года не то, что бы не стирал её , просто даже тряпочкой не протирал. Подошва на обуви была стерта едва ли не до дыр, белые шнурки превратились в серо-черные, как и сами кеды. Но ведь им тоже было все равно, потому как это всего лишь вещи. И ему было все равно, потому как... действительно было все равно.

В наушниках одна песня сменялась другой, отсчитывая минуты. Музыка заменила ему часы. Съесть тарелку супа - полторы песни, если он проголодался. Погрузиться в сон после утомительных суток - три песни. А может быть и одна. Дойти до метро - четыре песни. Зачем измерять время в секундах, если можно делать это при помощи музыки, слов, инструментов.

Прошло двадцать песен, а он все еще сидел в коридоре, по которому время от времени сновали туда-сюда какие-то совсем разные люди: в строгих костюмах, в спортивных костюмах, кто-то в верхней одежде или одетый совсем уж по-летнему. А он все сидел, прислонившись к белой стене, от которой наверняка останется след на его черной футболке.

В зубах была зажата сигарета. Желание курить все больше и больше заставляло задуматься над тем, чтобы выйти на улицу. "А я вот выйду, и пропущу её" - именно этот аргумент заставлял его оставаться сидеть.

Шла тридцатая песня, фильтр сигареты стал совсем уж мятым и некрасивым, ноги его основательно затекли, а сумка очень хорошо пропечатала очертания его пятой точки. Последние несколько песен не появлялось ни одного человека. Или колуна. Уж неизвестно почему, но он был уверен, что из ниоткуда вдруг появится клоун, чтобы специально удивить его. Однако никакого клоуна не появлялось. Совсем никого. С немалым усилием воли он немного приподнялся из своего полу-лежачего положения и достал из кармана джинсов телефон. Посмотрел на время в минутах и не знал, что же ему чувствовать: радость или что-нибудь другое. С минуты на минуту счетчик песен сбросится.

На тридцать третьей песни ему пришлось поставить музыку на паузу и убрать наушники подальше. Когда он встал, то понял что едва ли сможет пройти и пару шагов - настолько ноги затекли, так что он оперся одной рукой на стену, а другой махал появившейся в конце коридора девушке.
Ничуть не удивившись она тоже помахала ему и непонятно как почти в то же мгновение оказалась в метре от него.
- Привет.
- Привет.

Счетчик песен можно было запускать по-новой. И какая разница, что он будет на порядок короче, чем предыдущий. Зато это песни, которые будут играть рядом с ней.

Спокойствие

На город опускался вечер. По краям узкой асфальтовой дорожки были раскиданы желтые, словно янтарь при свете дня, листья. Над ними громоздились почти голые ветви деревьев, покачивающиеся под порывами пока еще теплого ветра. Пожилые дамы недалеко от небольшого озерца кормили редких голубей, сидя на скамеечках, посреди прекрасного парка. Ничто не нарушало покой и размеренность жизни.

Не нарушали их и те два силуэта, что выбежали из-за поворота на дорожку. Они пробежали так всю прямую,  глядя прямо перед собой, не оборачиваясь и не перекидываясь какими-то там фразами. Один из них был в наушниках и губы его то и дело приоткрывались, наверняка подпевая кому-то. Так они пробежали через весь парк. И еще раз.

Солнце опускалось за горизонт, окрашивая небо в красные цвета, словно неаккуратный маляр опрокинул на пол банку с краской.

"Если солнце светит прямо мне в глаза, значит восток у меня за спиной. А теперь он слева от меня. То есть я бегу на юг. Или на север. А какая разница" - в голове вновь кончились мысли. Его напарник все так же бежал под музыку. Звук их бега убаюкивал, заставлял все проблемы куда-то улетать. В сторону солнца, сбегающего с неба, сбегающего от них, от людей, которые за день наломали дров, нарисовали картин и не сделали нужных дел. И спешило к новым людям. Которые проснуться чтобы наломать дров, наготовить еды и быть может в этот день сделать нужное.

Пошел третий круг их бега. Небо стало серым с небольшими отголосками голубых красок, прямо над их головами бледным светом луна отражала лучи солнца, что, наверняка, сейчас ими же кого-то будет за много расстояний от этот озера и пустых лавочек, которые давненько покинули престарелые дамы. Редкие голуби все еще прыгали вокруг скамеек в поисках еще немногих крошек хлеба.

"И кто сказал, что человеку всегда всего мало? Всем всего мало. Да и не каждый человек всегда стремиться к большему".

Эти двое все так же бежали, даже когда ветер перестал оказывать им помощь и лишь леденил их. Шел третий час и уже девятый круг по парку. Никто и ничто не нарушало спокойствия начинающейся ночи.

181

С автобусной остановки отлично просматривался перекресток: редко проезжающие автомобили, еще бы им часто ездить, в такой то поздний час, капли дождя, падающие на асфальт, еще более редкие прохожие с наверняка мокрыми ногами. В воздухе витал аромат ванили от дыма сигареты.
Он сидел под козырьком остановки так, чтобы капли падали лишь на его ноги, которые были вытянуты на всю длину вперед. Около него клубился дым. Ветер был особенно ленив этой ночью. Как, впрочем, и луна, которая совсем не спешила выглядывать из-за огромного облака, светя тусклым пятном на небосводе.

Шел всего третий час, как она спала. Всего сто восемьдесят минут стали вновь возвращать его мысли ко всему тому, от чего он отказался последние дни. Мысли обволакивали, словно кусочек мяса, кинутый в чашечку с каким нибудь вкусным соусом и потом подцепленный вилкой. С каждой минутой мыслей становилось все больше. Какие-то ассоциации, старые воспоминания и осознание того, что он невольно возвращается к истокам.

На большой скорости пролетела машина, хорошенько проехавшись по огромной луже, и обдала его миллиардами капелек воды так, что его джинсы стали на полтона темнее, что было совсем не заметно при скудном освещении, а ноги окончательно промокли и даже согрелись от того, что вода стала тепло не забирать, а хранить.
Только у него так не получалось. Невозможно хранить то тепло, которое дают тебе люди. Оно очень быстро холодеет. Как можно быстрее надо передать его, сделать счастливей. Ох, как недавно он хвастался тем, что жизнь началась.

На сто восемьдесят первой минуте его уверенности в этом поубавилось. Мы в силах приложить усилия, чтобы измениться, но сделать это в одиночку - не под силу никому. А она с каждым мигом все крепче и крепче засыпает за много километров от него. В комнате с распахнутыми окнами и запахом увядающих роз, которые вот уже неделю стояли в вазе на подоконнике.

Но самый темный час перед рассветом, когда уголек начал жечь руки, остатки сигареты отправились в урну, что стояла в паре метров от нее. Он даже немного удивился, что впервые за несколько месяцев попал хоть во что-нибудь. Надо пережить минуту сомнений. Пусть эта минута затянется на долгие часы, дни и недели. Даже месяцы сомнений теперь не поколебят его веры.
Потому что себя убедить аргументами. Надо сначала поверить в себя и в другого. В последнюю секунду сто восемьдесят первой минуты. Он улыбнулся и встал с остановки.